Выставка «Ненавсегда 1968-1985»
Приехав в Москву на выходные, чтобы написать рецензию на фотовыставку в Музее Парка Горького, после её просмотра, чтобы немного освежить мысли, я поднялась на смотровую площадку. Почти сразу мой взгляд остановился на больших буквах надписи — напротив меня, через Садовое кольцо, на здании Новой Третьяковки меня гипнотизировало название «Ненавсегда 1968 – 1985».
Этот проект был продолжением трилогии выставок, представляющих искусство послевоенного времени, а точнее его второй частью после «Оттепели». И когда, совершенно спонтанно, я решила посетить её прямо сейчас, в моей голове всплыли комментарии знакомых: «Она очень большая», «Чтобы посмотреть всё, нужно сходить три раза», «Когда я был на ней, у меня заболела голова»….
Действительно, выставка включала в себя более пятисот произведений искусства, занимала весь второй этаж и была поделена на 8 разделов. В отличие от «Оттепели», в центре внимания которой находились стилевые тенденции и общие идеи эпохи, этот проект был основан на социально-психологическом анализе индивидуального и массового сознания и оказался первой попыткой подобного анализа. Всё это вызывало во мне неподдельный интерес, но как я пойму позже, мотивировал меня не только он, а совсем другое неожиданное чувство, познанное мной уже на самой экспозиции.
Вот я стою у входа в зал: коричневые шкафы уже напоминают мне что-то из советского прошлого, сверху большие белые буквы, то ли книги, то ли макеты – «Ненавсегда 1968 — 1985». Русско-американский антрополог Алексей Юрчак назвал свою книгу «Это было навсегда, пока не кончилось: Последнее советское поколение». Мои дедушки и бабушки были шестидесятниками, та самая оттепель. Родители, оба родились в 1961 году. Я родилась в 1987, а сестра как раз в 1985. Я чувствую это время нутром, и мне даже немного страшно, но я то точно знаю, что это было Ненавсегда, и я делаю шаг в первый зал, отправляюсь в это путешествие, где может быть я, наконец, лучше смогу понять «своих создателей», а также узнать что-то и про себя.
Я попадаю в большой правительственный кабинет: зеленые стены, ковровая дорожка, портреты Брежнева. Нет, моему поколению не оценить культ личности советского вождя, за что спасибо судьбе, конечно, но в генах всё есть. Эпоха застоя начинается именно с периодом правления Леонида Ильича, хотя, конечно, путь многих ведущих художников XX века проходит сразу через несколько культурных эпох, и они не связаны напрямую с периодами правления генеральных секретарей. Но главный куратор выставки Кирилл Светляков рассматривает культуру эпохи застоя с определённым явлением именно в этот период, появившейся «волей искусства» ( Kunstwallen Алоиз Ригль – прим. авт.). «Я полагаю, что рассуждения именно о «воли искусства» позволят охарактеризовать эпоху и прояснить общие проблемы, темы, ощущения, настроения того времени и ответить на вопрос, почему энтузиазм 1960-х в последующем десятилетии сменяется апатией и даже депрессией несмотря на то, что эпоха застоя в социальном смысле была наиболее благополучной...» Этот период — период двойственности. Официальной и неофициальной жизни, официального и неофициального искусства, чего-то выдрессированного и чего-то свободного. Это ощущение рождается здесь в первом зале выставки и уже не покидает нас дальше, хуже того, я уже начинаю ощущать, что это есть и во мне.
В этом же зале нельзя пройти мимо картин казахского художника Камиля Муллашева — достижения советской индустрии, включая освоение целинных земель тонко обыгрывают эстетику сюрреализма и намекают на пустынные пейзажи сновидений в картинах Сальвадора Дали. Работы Сергея Овсепяна и Николая Ерышева поднимают тему ядерных испытаний. Много моих родных живет в Семипалатинске, моя бабушка своими глазами видела ядерные взрывы, все эти образы есть в моем изображении с детства, кажется они в крови и в ДНК.
Дальше раздел Соц-арт. Комар и Меламид, группа «Гнездо». Поражают перфомансы того времени. Мне кажется, тенденции постмодернизма советского и постсоветского периода не до конца отрефлексированы. Эти знания помогли бы многим современным художникам избежать повторений.
Идем в зал номер три. Религиозный мистицизм. Смотрительница замерла напротив картин Виталия Линицкого. Я, пожалуй, тоже. Атеизм старшего поколения отпускает, детей по-прежнему крестят тайно, но мои родители во взрослом возрасте идут креститься осознанно. Духовная жизнь становится снова важна. Бог вернулся, или мы ищем его следы — как в картинах Лидии Мастерковой? Будто дорвавшись до запретного плода, хочется перейти все границы, прочувствовать энергии по-новому и включить их по максимуму — Виталий Линицкий, ныне метрополит Стефан.
Дальше тема «Деревни». Минут десять я стою перед картиной «Хороший человек была бабка Анисья». Исчезновение деревень и вместе с ними остатков традиционной культуры в процессе урбанизации было практически неизбежным, но интеллектуалы воспринимали этот факт как духовную катастрофу. Рядом с картинами идёт фильм «Сибириада».
Тема «Детства». Ну, вот, пожалуй, всё понятнее становится из чего же, из чего же сделаны мои родители. На стене постеры культовых советских фильмов того времени, как карусель и моих воспоминаний: всё лучшее детям, первая любовь, дружба, честность. Мультфильмы Норштейна… «Похороны птицы». Мишка на Олимпиаде. Интересно именно здесь отметить ещё одну важную черту поколения: в позднем советском обществе, первоначально основанном на принципах элитарности — всеобщего равенства, возник феномен аристократизации массового сознания. Одна из причин такой аристократизации – система массового образования, основанного на принципах образования элитарного.
Дальше у меня все смешалось и поплыло… Два зала « Сообщества» и «История остановленного времени». В каждом зале собраны варианты эскапизма, способы обмануть время, чтобы выйти за пределы советской реальности и еще дальше — за пределы реальности как таковой. Здесь и «Бульдозерная выставка», и Кабаков, и «Коллективные действия». Александр Петров с его картиной «Мои друзья», Сергей Базилев «Однажды на дороге», Дмитрий Жилинский «Воскресный день», Татьяна Федорова «Вечер в Петергофе» — образы, образы, забытые лица, молодые родители, вот юбка как у мамы, — катарсис от каждой работы. Где всё это было? Где всё это хранилось? Почему я не видела этого в своем детстве?
Хоровод картин приводит меня к главной работе выставке — «Московский вечер», где пытаясь понять настроение персонажей, вдруг обнаруживаешь, что они все на одно лицо… Портрет эпохи подкрепляется демонстрацией фильма «Полёты во сне и наяву» Романа Балаяна «Это потерянный, полустертый человек, который отчаянно пытается проявиться в действии».
В последнем зале «Исчезновение» мы теряем его окончательно. Окна, пустые комнаты. Жилой район Орехово-Борисово, жилой район Чертаново… — многоэтажные коробки, коробки, коробки, пустые коробки. Как работы Риммы Герловиной и инструкция к ним на Венецианской Биеннале: «Заглядывайте во внутрь кубиков, иначе не поймете смысл».
Но это ведь Ненавсегда? Кураторы оставляют нам надежду, я вижу выход! Над ним экран — Виктор Цой поёт «Перемен». Это так воодушевляет, я снимаю сториз на телефон, и этой записи не остается в моем телефоне, только в памяти, в ощущениях — скоро новое время, скоро я появлюсь на свет — я открываю дверь и сразу оказываюсь вне выставки. Так было в детстве, когда мы ходили в однозальные кинотеатры. Ты находишься в сказочном мире кино, потом открываешь дверь — а там реальная жизнь. Без всяких переходов.
Выставка как путешествие в себя.
Этот проект был продолжением трилогии выставок, представляющих искусство послевоенного времени, а точнее его второй частью после «Оттепели». И когда, совершенно спонтанно, я решила посетить её прямо сейчас, в моей голове всплыли комментарии знакомых: «Она очень большая», «Чтобы посмотреть всё, нужно сходить три раза», «Когда я был на ней, у меня заболела голова»….
Действительно, выставка включала в себя более пятисот произведений искусства, занимала весь второй этаж и была поделена на 8 разделов. В отличие от «Оттепели», в центре внимания которой находились стилевые тенденции и общие идеи эпохи, этот проект был основан на социально-психологическом анализе индивидуального и массового сознания и оказался первой попыткой подобного анализа. Всё это вызывало во мне неподдельный интерес, но как я пойму позже, мотивировал меня не только он, а совсем другое неожиданное чувство, познанное мной уже на самой экспозиции.
Вот я стою у входа в зал: коричневые шкафы уже напоминают мне что-то из советского прошлого, сверху большие белые буквы, то ли книги, то ли макеты – «Ненавсегда 1968 — 1985». Русско-американский антрополог Алексей Юрчак назвал свою книгу «Это было навсегда, пока не кончилось: Последнее советское поколение». Мои дедушки и бабушки были шестидесятниками, та самая оттепель. Родители, оба родились в 1961 году. Я родилась в 1987, а сестра как раз в 1985. Я чувствую это время нутром, и мне даже немного страшно, но я то точно знаю, что это было Ненавсегда, и я делаю шаг в первый зал, отправляюсь в это путешествие, где может быть я, наконец, лучше смогу понять «своих создателей», а также узнать что-то и про себя.
Я попадаю в большой правительственный кабинет: зеленые стены, ковровая дорожка, портреты Брежнева. Нет, моему поколению не оценить культ личности советского вождя, за что спасибо судьбе, конечно, но в генах всё есть. Эпоха застоя начинается именно с периодом правления Леонида Ильича, хотя, конечно, путь многих ведущих художников XX века проходит сразу через несколько культурных эпох, и они не связаны напрямую с периодами правления генеральных секретарей. Но главный куратор выставки Кирилл Светляков рассматривает культуру эпохи застоя с определённым явлением именно в этот период, появившейся «волей искусства» ( Kunstwallen Алоиз Ригль – прим. авт.). «Я полагаю, что рассуждения именно о «воли искусства» позволят охарактеризовать эпоху и прояснить общие проблемы, темы, ощущения, настроения того времени и ответить на вопрос, почему энтузиазм 1960-х в последующем десятилетии сменяется апатией и даже депрессией несмотря на то, что эпоха застоя в социальном смысле была наиболее благополучной...» Этот период — период двойственности. Официальной и неофициальной жизни, официального и неофициального искусства, чего-то выдрессированного и чего-то свободного. Это ощущение рождается здесь в первом зале выставки и уже не покидает нас дальше, хуже того, я уже начинаю ощущать, что это есть и во мне.
В этом же зале нельзя пройти мимо картин казахского художника Камиля Муллашева — достижения советской индустрии, включая освоение целинных земель тонко обыгрывают эстетику сюрреализма и намекают на пустынные пейзажи сновидений в картинах Сальвадора Дали. Работы Сергея Овсепяна и Николая Ерышева поднимают тему ядерных испытаний. Много моих родных живет в Семипалатинске, моя бабушка своими глазами видела ядерные взрывы, все эти образы есть в моем изображении с детства, кажется они в крови и в ДНК.
Дальше раздел Соц-арт. Комар и Меламид, группа «Гнездо». Поражают перфомансы того времени. Мне кажется, тенденции постмодернизма советского и постсоветского периода не до конца отрефлексированы. Эти знания помогли бы многим современным художникам избежать повторений.
Идем в зал номер три. Религиозный мистицизм. Смотрительница замерла напротив картин Виталия Линицкого. Я, пожалуй, тоже. Атеизм старшего поколения отпускает, детей по-прежнему крестят тайно, но мои родители во взрослом возрасте идут креститься осознанно. Духовная жизнь становится снова важна. Бог вернулся, или мы ищем его следы — как в картинах Лидии Мастерковой? Будто дорвавшись до запретного плода, хочется перейти все границы, прочувствовать энергии по-новому и включить их по максимуму — Виталий Линицкий, ныне метрополит Стефан.
Дальше тема «Деревни». Минут десять я стою перед картиной «Хороший человек была бабка Анисья». Исчезновение деревень и вместе с ними остатков традиционной культуры в процессе урбанизации было практически неизбежным, но интеллектуалы воспринимали этот факт как духовную катастрофу. Рядом с картинами идёт фильм «Сибириада».
Тема «Детства». Ну, вот, пожалуй, всё понятнее становится из чего же, из чего же сделаны мои родители. На стене постеры культовых советских фильмов того времени, как карусель и моих воспоминаний: всё лучшее детям, первая любовь, дружба, честность. Мультфильмы Норштейна… «Похороны птицы». Мишка на Олимпиаде. Интересно именно здесь отметить ещё одну важную черту поколения: в позднем советском обществе, первоначально основанном на принципах элитарности — всеобщего равенства, возник феномен аристократизации массового сознания. Одна из причин такой аристократизации – система массового образования, основанного на принципах образования элитарного.
Дальше у меня все смешалось и поплыло… Два зала « Сообщества» и «История остановленного времени». В каждом зале собраны варианты эскапизма, способы обмануть время, чтобы выйти за пределы советской реальности и еще дальше — за пределы реальности как таковой. Здесь и «Бульдозерная выставка», и Кабаков, и «Коллективные действия». Александр Петров с его картиной «Мои друзья», Сергей Базилев «Однажды на дороге», Дмитрий Жилинский «Воскресный день», Татьяна Федорова «Вечер в Петергофе» — образы, образы, забытые лица, молодые родители, вот юбка как у мамы, — катарсис от каждой работы. Где всё это было? Где всё это хранилось? Почему я не видела этого в своем детстве?
Хоровод картин приводит меня к главной работе выставке — «Московский вечер», где пытаясь понять настроение персонажей, вдруг обнаруживаешь, что они все на одно лицо… Портрет эпохи подкрепляется демонстрацией фильма «Полёты во сне и наяву» Романа Балаяна «Это потерянный, полустертый человек, который отчаянно пытается проявиться в действии».
В последнем зале «Исчезновение» мы теряем его окончательно. Окна, пустые комнаты. Жилой район Орехово-Борисово, жилой район Чертаново… — многоэтажные коробки, коробки, коробки, пустые коробки. Как работы Риммы Герловиной и инструкция к ним на Венецианской Биеннале: «Заглядывайте во внутрь кубиков, иначе не поймете смысл».
Но это ведь Ненавсегда? Кураторы оставляют нам надежду, я вижу выход! Над ним экран — Виктор Цой поёт «Перемен». Это так воодушевляет, я снимаю сториз на телефон, и этой записи не остается в моем телефоне, только в памяти, в ощущениях — скоро новое время, скоро я появлюсь на свет — я открываю дверь и сразу оказываюсь вне выставки. Так было в детстве, когда мы ходили в однозальные кинотеатры. Ты находишься в сказочном мире кино, потом открываешь дверь — а там реальная жизнь. Без всяких переходов.
Выставка как путешествие в себя.
